Товарищ врач: какой была советская медицина в Череповце

Журналист cherinfo пообщалась с ветеранами здравоохранения о ценности советского медобразования, зарплатах врачей в те годы, а также о том, почему сейчас медсестры со стажем порой знают больше молодых докторов.

Анна Ивановна Аникичева, 90 лет. В медицине 35 лет

В 1941-м мне шел 12-й год, трудилась я в колхозе: тогда начинали работать с семи лет. Мне дали лошадь: возила на ней сено, боронила. Лошадёнка еле живая была — всех хороших на фронт забрали. Мама как-то говорит: «Ой, Анна, в больнице-то все ходят в белых халатиках, аккуратненькие такие, иди-ка ты учись на медика, уходи из колхоза!». Я заплакала — страшно стало, а потом уже, в восьмом классе, мы с девочками решили все-таки учиться на медиков. Ближе всего был медицинский техникум в Великом Устюге — я тогда жила в деревне в Кировской области. До Великого Устюга — 100 километров, транспорта не было, и мы ходили пешком. Там жили в общежитии, а потом на каникулы домой — снова пешком. Три года так ходили. Привыкли.

Мне понравилось учиться, я быстро начала хорошо делать уколы. Закончила фельдшерско-акушерское отделение в 1950 году. После техникума оказалась в деревне под Череповцом, в Петрино. Работала в медпункте фельдшером. Медпункт оказался крохотным, я-то наивная думала, там хоромы будут. В первый же день ко мне прибежала женщина: у нее сестра руку сломала. Что делать? Женщина ушла, а я скорее учебники листать, нашла про переломы и пошла к пациентке. Не перелом оказался, а вывих, я легко справилась. Это мой первый лекарский опыт был.

Медпункт был оснащен всем необходимым, в помощниках была санитарочка: она печь топила, инструменты готовила. Все лекарства я заказывала в аптеке в селе Воскресенское. Пациентов много было — женщины часто рожали. На моем участке было 11 деревень! Я их пешком обходила, иногда на телеге ездила. Роды все больше по ночам были, женщин ко мне привозили. Обычно роды легкие, но был случай, когда я сильно перепугалась. Тогда было очень строго: если по вине фельдшера погиб ребенок, фельдшера судили. Когда у той женщины роды начались, ребенок никак не выходил: головка покажется, и обратно. Я поняла, что вокруг шеи обвилась пуповина. А тогда ведь даже перчаток не было. Я руки спиртом и йодом обмазала и пальцами проверила — да, два раза пуповина обвилась. Я слушать (тогда использовали такие трубочки для прослушивания): у ребенка пульс худой. Я скорей снимать эту петлю, и ребеночек уж сам выпрыгнул. Пришлось его оживлять, так как была асфиксия. Я его и в разных водичках омывала и шлепала… Ожил! Испугалась я тогда жутко.

Четыре года отработала в деревне, а потом вышла замуж и переехала к мужу в Череповец. С 1954 года работала в городской больнице на Данилова хирургической сестрой. Больница совсем маленькая: лишь двухэтажное здание стояло, не то что сейчас. Работа была нелегкая, рук не хватало. 70 больных в хирургии, еще три палаты травматологические. А на смене одна медсестра, вот и крутились… Каждому больному нужно инъекции сделать, капельниц тогда еще не было. На операциях мы стояли за головой пациента, давали наркоз — эфир. Из бутылочки капельки падают, а ты считаешь. Больше накапаешь — пациент может не проснуться, меньше — проснется во время операции.

На моем участке было 11 деревень! Я их пешком обходила, иногда на телеге ездила.

Через полтора года я сына родила, пришлось уйти. Тогда не давали отпуск по уходу за ребенком, как сейчас. Давали месяц до родов и месяц после. Жили мы от больницы далеко — в Заречье, там муж с товарищем построили деревянный дом. Сейчас уж и улиц этих нет, а тогда наша улица называлась Луговая, это где-то у кинотеатра «Победа». Автобусы ходили до Первомайской. После смены муж на меня ругался: «Уходи с этой работы! У тебя младенец дома с 15-летней няней, ты сама мучаешься с этими дорогами!».

На Красной вскоре выстроили дом престарелых и инвалидов, я пошла туда. Главврач молоденькая, только из института, сказала, что как раз место медсестры осталось. Меня взяли. Там я отработала 21 год. У нас было 400 человек, и каких только болезней не было: сердечные, с сосудами, гипертонии, инфаркты, глазных человек 40, онкологии много было, и неврологические — это самые тяжелые. Мне интересно было, хоть и зарплата крохотная. Знала всех больных по имени-отчеству. Там я стала настоящим специалистом, могла приемы в поликлинике сама вести.

На пенсию было собралась выходить, а врач, который работал у нас два года, ушел в наркологию и мне предложил туда устроиться: «Анна Ивановна, тебе не надоели еще старухи да старики больные? Приходи сюда, здесь легче. Отделение расширяется, нужны медсестры. Есть еще два места, поторопись, к нам вообще только по блату можно устроиться». Так я перешла в наркологию. Там было всего 15 комнат, а не 70, как в больнице, когда только обход занимал часа два. Мы были в остром отделении, к нам привозили больных с сильными психозами. Заходили в палату только с санитарами, потому что больные буйные. Приступы пьяницам этим снимали аминазином, а с ним тоже надо быть осторожнее: передозировка, и сердце не выдержит.

Отработала я в наркологии десять лет, а потом в семье горе случилось, я так и не смогла оправиться. Наш единственный сын погиб в горах. Он альпинизмом занимался. Хороший парень был, спокойный, ласковый, не пил, не курил, сын у него трехлетний остался. Жена хорошая, она мне как дочь. 30 лет Сашеньке было, когда он погиб. Они с друзьями поднялись на Эльбрус. Лавиной засыпало… Мне как раз 55 лет исполнилось тогда, я на пенсию собралась, платье красивое сшила. Так его и не надела, до сих пор висит.

В этом году мы с мужем отпраздновали 65 лет совместной жизни. Внук у нас остался, помогли его вырастить.

Екатерина Гавриченко, ветеран череповецкой горбольницы № 2. В медицине с 1962 года

В Череповец мы переехали из Ленинграда — отца, он военный, сюда распределили. Я закончила фельдшерское отделение череповецкого медучилища. В больнице как раз открывалось новое отделение. Сначала я работала хирургической сестрой, потом при хирургии открылась анестезия, я анестезисткой стала. Дольше всего работала с главным врачом Дмитрием Фёдоровичем Фрегатовым. Он заведовал больницей с 1959 по 1986 год. Мне с ним было легко. Он войну прошел, строгий был, но справедливый. Выругает порой, но на этом всё.

Данила Петрович Влацкий тоже запомнился. Как-то он поручил мне наркоз дать пациенту, которому аппендицит вырезал. Волновалась, конечно. Он мне во время операции твердил, что все хорошо. А после и говорит: «Куколка чертова, больной-то ведь не спал!». У меня так все из рук и вывалилось… Поревела, конечно. Но в следующий раз учла ошибки. Мы тогда эфир использовали. Нальешь его во флакончик и крутишь: больше-меньше. Передозировать можно только влет.

Интубировать (вводить специальные трубки в трахею или бронхи. — cherinfo) училась в морге. Учить было некому, а как я эту трахею сама найду у живого пациента? Вот на трупах и училась. Я трупов не боялась. Боялась только пьяниц на улице. Сейчас-то их много развелось, а тогда увидишь одного — и уже бежишь без оглядки.

В больнице все было новое, чистенькое. В основном работала молодежь. Работали с энергией и душой, о деньгах не думали. Постепенно начали расширяться: строились новые корпуса, открывались новые отделения. Строители нас поддерживали очень в материальном плане.

Сейчас ребята приходят из институтов, толком ничего не знают. Практику же на кафедрах не преподают. Я с одним молодым доктором частенько спорила. Я ему говорю, что надо делать так-то, а он с гонором мне всё теорию свою гнул. Он приехал из Ярославля, там работал на кафедре с профессором, а практики толком не имел. Даже интубировать не умел. Я уже потом хирургам сказала: «Слушайте, научите вы его интубировать. Чего сестра-то его должна учить?». Помирились мы с ним потом.

Учить было некому, а как я эту трахею сама найду у живого пациента? Вот на трупах и училась.

В пациентах раньше в основном молодежь была. Сейчас наш район постарел. Операций стало меньше, только плановые. А тогда было много экстренных случаев. Со всего города к нам возили и детей, и рожениц, и рабочих. На стройке что творилось! Город ведь строился. Там упал с высоты, тут что-то рухнуло, тяжелые порой были больные. Травматология — на несколько палат. А строители все молодые! Иностранцев привозили много — стройка-то всемирная. Помню, я иностранцу наркоз давала, он на меня все смотрит и твердит: «Мир, дружба, мир, дружба!». Видимо, боялся, что я его навсегда усыплю. Немец он был. Девки наши некоторые замуж повыходили за этих иностранцев.

Иногда в обеденный перерыв мы на пляж бегали, тут же рядом до Шексны. Искупались — и обратно к работе. Главное, чтобы никто не увидел.

Я работала в день, а когда не успевала, то оставалась. Бывает, домой только придешь, а уже обратно вызывают. С мужем ругались. Свёкор у меня был очень ехидный, все мужу говорил: «Пока ты спал, два раза любовник за ней приезжал». А меня вызывали на наркоз. Не высыпалась, но работа всегда была на первом плане. Больше 50 лет отработала в хирургии. Никуда не уходила и не хотела. Сейчас иногда задумываюсь: может, это было неправильно, может, я детям из-за этого чего-то недодала? Но дома сижу — тоскливо, а сюда приду — и настроение сразу поднимается. Тут стены родные. Мне моя больница дорога. Попробуй скажи что-нибудь против больницы!

Галина Павлова, заслуженный врач России, председатель совета ветеранов здравоохранения. 52 года врачебной практики

Я приехала в Череповец в 1968 году после Архангельского мединститута. Сейчас продолжаю работать в детской больнице отоларингологом.

Наше поликлиническое звено в советские годы признали лучшим в мире! То есть организация помощи от рождения человека до его ухода была лучшей. Была очень профессиональная, качественная подготовка в училищах и вузах. После института мы были теоретически готовы к оказанию любой помощи. Очень сильно было развито наставничество, и это правильно. Наши наставники — люди, которые прошли войну, опытнейшие специалисты.

Я хотела быть или акушером-гинекологом, или психиатром, но в горздраве сказали, что такой возможности пока нет, зато есть ставка детского отоларинголога. Меня направили в детскую поликлинику на Комарова. Дали зеркало отоларинголога и сказали: «Вот медсестра, работай». А в институте у нас всего десять дней преподавали эту специализацию! Медсестра меня всему учила. Помню, сказала: «Вы ребенка посмотрите, сделайте умное лицо, скажите, что у ребенка отит, и выходите. А я за вами всё тщательно пересмотрю». Очень многому она меня научила.

Первичную специализацию я проходила в горбольнице на Данилова, под началом суперврача Константина Гулина. И я научилась всему, чтобы быть хирургом. Мы всегда были готовы к экстренной помощи. Сейчас, к сожалению, ординаторы многого не умеют, даже и не знают. Я не виню тех, кто учится, я виню тех, кто учит.

Помню, сказала: «Вы ребенка посмотрите, сделайте умное лицо, скажите, что у ребенка отит, и выходите. А я за вами всё тщательно пересмотрю».

К нашей поликлинике было приписано 20 тысяч детей. Мы садились на прием в восемь утра и восемь часов не вставали. Если в коридоре оставались пациенты, то продолжали принимать до последнего. Просто так надо, и всё. Потом меня направили в двухгодичную ординатуру, потому что планировалось строить детскую больницу. Я училась в ленинградском ЛОР НИИ. Там же занялась наукой, заочно окончила аспирантуру. Вернулась в Череповец, проработала пять лет в ЛОР-отделении горбольницы. Потом ушла в детскую больницу.

В 70-е построили детскую больницу, роддом «Северстали», больницу водников, поликлиники. Много лечебных учреждений. Оборудование, конечно, было советское — мы же за железным занавесом. Врачей хватало, а вот среднего персонала нет. Все из-за зарплат. Я, например, получала 110 рублей, а медсестры — 50—60. Выпускники технических вузов — по 250 рублей. Оплата труда медиков была очень далека от жизни, только энтузиазм спасал. Переработки уже тогда были огромные.

Сейчас работа по стандартам заставляет постоянно подтягивать знания. Но очень сложные у нас отношения со страховой медициной. Очень и очень много писанины. Из-за каждой закорючки штрафуют. Не успеваешь помочь пациенту и оформить все бумаги! Остаешься после работы, но это несерьезно: человек должен отдыхать. Врачи истощаются очень быстро. Молодежь уже другая: не может работать по слову «надо».

Как-то главврач детской больницы Валентина Александровна Иванова попросила меня хотя бы на две недели выйти помочь, потому что катастрофа с кадрами. Уже четвертый год длятся эти две недели.

Рабочее место отоларинголога с советских времен нисколько не изменилось. Хотя рабочее место мечты я увидела в Японии еще в 1986 году! Продолжаю о таком мечтать. Все это стоит два с чем-то миллиона. Мы даже поставили оборудование в план. В этом году мы добились оборудования для эндоскопии носоглотки. Доктор — молодой, толковый — есть. Скоро придет из ординатуры еще один, и я смогу сказать: «Валентина Александровна, я отработала две недели!».

Людмила Макарова